Шрифт:
Закладка:
Повернув персидское зеркало на восток, Хидаят также попытался интерпретировать китайские религии с помощью очевидно сопоставимых концепций, взятых из его собственной традиции. Будучи высокообразованным и культурным человеком, он не полагался только на французские и немецкие книги, а опирался на богатый словарный запас персидской суфийской поэзии и арабской метафизической мысли. Таким образом, он представил учения Конфуция и Лао-цзы как дополняющие друг друга с помощью исламской бинарной системы экзотерического (захири) и эзотерического (батини) аспектов космической Истины, один из которых подчеркивает соблюдение внешних моральных законов, а другой - стремление к внутреннему духовному пути. Затем он придал мусульманский смысл китайским легендам о сотворении мира, которые, несмотря на то, что он узнал о них из европейских источников, он переосмыслил в терминах суфийских метафизических доктрин о меняющихся проявлениях первозданного чистого Бытия.
Здесь прозвучал приятный отголосок предшествующих межкультурных интерпретаций в самом Китае. Хотя нет никаких доказательств того, что Хидаят знал об этом, его прочтение конфуцианской традиции через исламские философские концепции отражало более ранние методы китайских мусульманских авторов китайскоязычных текстов Хан Китаб, которые аналогичным образом пытались провести параллели между конфуцианством и исламом. Так, в редком персидском рассказе о нирване (само слово транслитерировано) Хидаят определяет это состояние как "подобно фонарю, который перегорел так, что от него ничего не осталось [baqi]". Здесь он использовал ключевую суфийскую концепцию, которую впоследствии усилил, сравнив нирвану со стихом средневекового поэта-мистика Санаи из Газны:
Бимир ай пыр пиш аз марг,
Агар 'умр-и абад кхвахи.
Умри, друг, перед смертью,
Если вы хотите вечной жизни.
Однако, как и его арабские и османские современники, иранский Хидайят проявлял глубокий интерес к мусульманам Китая. Более того, он и его спутники установили прямой контакт с местными единоверцами в Пекине, посетив две мечети. Для одной из мечетей он переписал ее китайское название арабской вязью: "Chin men waytu layasheh". Судя по всему, это был скорее адрес, чем название, указывающее на расположение мечети в районе Пекина "за [waytu] воротами Цяньмэнь". Он также упомянул, что имам мечети имел среднеазиатское бухарское происхождение, указав его имя как Нур аль-Дин. (Предположительно, это было дополнение к его китайскому имени, которое Хидаят не записал). Взаимодействовать им помогло то, что этот имам немного знал арабский язык. В дразнящем предчувствии возобновления средневековых связей между Ираном и Китаем он показал иранской стороне Коран, несколько арабских трудов по юриспруденции и рукопись книги законов на персидском языке.
Описание Хидаятом этих рукописей и мечети, где они хранились, наводит на мысль, что последней могла быть мечеть Тяочжоу Хутонг, где хранился переписанный от руки Коран, приписываемый "Хуа Бабе, фанрену (варвару-западнику)" - ссылка на мусульманина откуда-то из западной части Китая. В качестве альтернативы иранцы могли посетить более известную пекинскую мечеть Ниуцзе, где хранился Коран XIV века с подстрочным персидским переводом и копия Китаб аль-Хидайя (Книга наставлений) аль-Маргинани (ум. 1197 г.) эпохи Юань/Монголии. В мусульманской Азии "Хидайя" сохраняла свое значение как юридический справочник, поэтому она была одним из первых произведений, переведенных Ост-Индской компанией в Калькутте, а всего за несколько лет до того, как Хидайя ознакомился с ее рукописью в Пекине, в Лакхнау индусским коммерческим издателем Наввалом Кишором, который также опубликовал раннюю книгу Коркорана о Китае на урду, был выпущен перевод на урду. И все же, сидя в мечети в то пекинское утро 1903 года, Хидаят мог только удивляться тому, как такие персидские тексты попали туда. Только что придуманное бароном фон Рихтгофеном понятие Шелкового пути, который давно связывал Иран с Китаем, еще не было переведено на персидский язык.
Тем не менее визит иранца в мечеть совпал с началом новой эры взаимодействия мусульман на Ближнем Востоке, в Китае и Индии. Убежденный в необходимости улучшить положение своих единоверцев, старший сподвижник Хидаята, бывший премьер-министр Мирза 'Али Асгар Хан Атабек, пожертвовал средства на восстановление мечети Нюцзе. Затем, в течение года после визита иранцев, османское правительство начало самостоятельную работу с мусульманами Китая, отправив из Стамбула в Пекин ортодоксальных ханафитских религиозных наставников. Как раз в то время, когда Хидаят добавлял к своим воспоминаниям о встрече в мечети "горшок" истории ислама в Китае, в начале 1900-х годов османские авторы Абдулазиз Эфенди и Хасан Тахсин опубликовали две книги, посвященные исламу в Китае. Статьи на эту тему также все чаще появлялись в популярных стамбульских газетах, таких как İkdam (Effort). В результате этих связей уже через пару лет рядом с мечетью Нюцзе открылась новая мусульманская школа. Ею руководили два османских инструктора, Хафиз Али Рыза и Хафиз Хасан Эфенди.
В 1906 году мусульмане Пекина приняли еще одного османского гостя - Сулеймана Шюкрю (1865-1922?). Выходец из богатой землевладельческой семьи, отплыв сначала в Бомбей, Шюкрю добрался до Шанхая на пароходе через Рангун, а затем направился вглубь страны в Пекин, где остановился в домике, которым управляли этнические китайские мусульмане, известные как хуэй. Как и Хидаят, Шюкрю написал краткий отчет о конфуцианстве и буддизме, основываясь на посещении нескольких известных храмов. Его направлял местный хуэй по имени Мухаммад Саид, который переводил для Шюкрю с китайского на арабский. В результате одного из таких посреднических интервью Шюкрю записал в свой дневник китайские названия конфуцианства (руцзя) и буддизма (фоцзяо). Но в отличие от своего иранского современника, когда дело дошло до описания увиденных им храмов, Шюкрю, за неимением более точной турецкой лексики, вернулся к старой терминологии "дома идолов" (пут-хане) и его "идолопоклонников" (абаде-и аснам). Это, тем не менее, вполне объяснимо: ведь, как мы видели в главе 2, то, что, по-видимому, стало первой турецкой книгой по буддизму, не будет опубликовано еще четверть века.
Когда сибирский татарин Абд ар-Рашид Ибрагим (1857-1944) в 1909 году после долгого путешествия по Транссибирской магистрали добрался до Пекина, его интересы по-прежнему были сосредоточены скорее на религии себя, чем на конфуцианском или буддийском другом. Мы уже сталкивались с Ибрагимом, пропагандировавшим ислам в Японии, но он также провел три месяца в Китае, по-видимому, от имени японских азиатов, надеявшихся создать союз с мусульманским меньшинством Китая. Ибрагим пытался собрать информацию о состоянии ислама в ослабленной империи Цин, данные о
